«ПРАВОСЛАВНЫЕ» МИФЫ ОБ АРМЯНСКОЙ ЦЕРКВИ
II-15
МИФ О МОНОФИЗИТСТВЕ АРМЯН
Халкидонский собор
Традиционно, по поводу Халкидонского собора, «православная» мифология доносит до нас рассказ, как шестьсот тридцать православных отцов собрались для защиты истины против новодельной ереси Евтихия, а несогласие противников собора с его итогами, называет противоборством монофизитов. Как и любой иной концептуальный сюжет антимонофизитского мифа, этот тоже не имеет никакого отношения к исторической реальности. На самом деле, никакой единой группы «православных отцов», причем именно в таком количестве, в Халкидоне не было, но были там все те же две враждующие партии александрийцев-миафизитов и антиохийцев-диофизитов, которых для ясности можно называть кирилловцами и несторианами. Байка о «Евтихии-ересиархе» была лишь формальным поводом для созыва собора, реальная же цель поставленная императором – принять и утвердить изложенное в томосе диофизитское учение папы Льва. Здесь уже не могло быть никаких компромиссов, но все безоговорочно должны были принять папское мнение и волю царя.
Таким образом, на Халкидонском соборе с принятием диофизитства отвергалась не некая «новодельная ересь», но древняя александрийская святоотеческая христология, защищенная Великим Кириллом и освященная Третьим Вселенским собором. Естественно, признать происходящее в Халкидоне именно так идеологи и организаторы этого собора не могли, поскольку богословский авторитет Кирилла для большей части Востока был непререкаем, а значимость его Эфесского собора не обсуждаема. Тем боле, что этот собор был признан святым и Вселенским предыдущими папами, а этого отменить не мог даже Лев. Организаторы Халкидона вынуждены были представить дело таким образом, что вера Льва, якобы, совпадает с верой Кирилла. Кирилл был «почетно» поставлен в ровень со Львом, а все, чему он учил было объявлено «заблуждением Диоскора».
Поворот в церковной истории, когда вера Третьего Вселенского собора вдруг оказалась «монофизитской ересью», а осужденное на этом соборе диофизитство стало «православной истиной», начался со смерти поддерживавшего александрийцев и игнорирующего учительские и властные претензии папства императора Феодосия Второго. Новый император Маркиан (450–457), под непосредственным руководством своей несторианствующей жены Пульхерии, встал на сторону папы Льва, вознамерившись соборно узаконить диофизитство и даже реабилитировать сподвижников Нестория. В условиях развернувшихся репрессий со стороны фанатичной, жаждущей мести Пульхерии, многие епископы, даже из числа тех, что прежде были за Диоскора, в желании сохранить свою шкуру и место, резко переметнулись в лагерь папы Льва.
Привыкшая ходить на цыпочках перед царем придворная братия во главе с Константинопольским архиепископом Анатолием (449–458), которого после Второго Эфесского, на то время официально Четвертого Вселенского собора на место извергнутого Флавиана продвинул Диоскор, подписалась под папским томосом. Естественно, за ними последовали и представители Антиохийской Церкви, во главе со своим предводителем Максимом (451–456), также ставленником Диоскора. То, что вчерашние «миафизиты» резко перебежали в «диофизиты» свидетельствует только о том, что эти персонажи никогда не имели своих богословских представлений, но были конформистами, следовавшими политической конъюнктуре. Оправдывая же правило, что нет большего противника, чем ренегат, перебежчики стали главными проповедниками подписания томоса.
Поскольку в любом сообществе серой приспособленческой массы всегда большинство, перед папой Львом открылась перспектива насаждения своего учения в имперской Церкви без проведения собора. Это было даже предпочтительнее, поскольку папство считало собственное мнение более весомым, нежели решения любых соборов. Кроме этого, Лев понимал, что при проведении собора он может нарваться на резкое отвержение со стороны партии александрийцев и получить обвинение в восстановлении несторианства. Но на проведении собора настоял император, посчитавший, что мнение папы без соборного решения не будет принято на греческом Востоке всеми. Тем более это было нужно сделать, чтоб отнять звание Четвертого Вселенского у собора Диоскора, тем самым, окончательно его похоронив.
Потому первейшей задачей для Льва стала ликвидация руководства потенциальной оппозиции на предстоящем соборе. Это выразилось в том, что уже в Халкидоне, до начала обсуждений, по требованию папской делегации был осужден и низложен лидер кирилловцев Диоскор. Лев, по примеру своих предшественников даже не опустившийся до личного присутствия на «Вселенском» соборе, через демарш своих легатов, сумел изгнать из Халкидона в ссылку предстоятеля Александрийской Церкви. Этим он не только отомстил Диоскору как своему личному врагу, но и отчасти деморализовал и без того малочисленных на соборе оппонентов. Обезглавив александрийскую делегацию, Лев имел больше шансов навязать собору свое учение, особенно, если положительный для папы исход дела гарантировал сам император.
Несториане же чувствовали себя в Халкидоне вполне комфортно. Есть мнение, что лишь смерть Нестория не позволила ему прибыть на собор, получить оправдание и занять там почетное место. Зато почетными местами и вниманием в Халкидоне не были обделены его оправданные сподвижники, и речь, прежде всего, о главных противниках Великого Кирилла – Иве Эдесском и Феодорите Кирском, имевшим серьезное влияние на императрицу Пульхерию. При таком раскладе организаторы собора, не взирая на активные протесты кирилловцев, могли себе позволить демонстративно проигнорировать антинесторианские «Двенадцать анафематизмов» Кирилла, в которых и была защищена его, освященная Эфесским собором миафизитская христология. Но и при таких обстоятельствах собор зашел в тупик, поскольку александрийцы принимать диофизитство отказывались.
Чтобы еще уменьшить влияние кирилловцев, наиболее активных и принципиальных из них, по словам российского церковного историка Карташева, «правительство не без чувства облегчения отправляло… на казенный счет по домам, очищая тем атмосферу собора». Но, поскольку без решения в пользу требуемого папскими легатами признания «двух природ» из Халкидона никого не отпустили бы, оставшиеся кирилловцы, дабы прекратить эту затянувшуюся пытку, были вынуждены согласиться на принятие и даже на совместное составление соборного ороса. Вероятно, решиться на такой шаг им помогла и та мысль, что предшествующая история, в том числе и судьба предыдущего Второго Эфесского собора, показывала, что никакие, даже названные Вселенскими и утвержденные императорами соборы отнюдь не незыблемы и могут быть отвергнуты потом.
Финалом всего этого действа после оглашения халкидонского ороса стало то, что в присутствии прибывшего проконтролировать результат императора, раздались крики: «Все так веруем!» и «Это вера Кирилла!». Все, да не все... Поскольку Диоскор был извержен с кафедры, епископы александрийской делегации, пользуясь формальным поводом отсутствия у них предстоятеля, не подписались под решениями собора, и были отпущены под обязательство подписаться потом, как только они изберут себе нового главу. Те же кирилловцы, которые были из других регионов и такого повода не имея вынуждены были на месте подписаться под соборным оросом, отреклись от своих подписей, как только вырвались из Халкидона. По их призыву по всему Востоку поднялась волна противодействия насаждению халкидонизма, и на многих поместных соборах вера Льва была проклята.
Но империя не собиралась сдаваться, как не собиралась ей покоряться полнота Вселенской Церкви. Как и следовало того ожидать, главным бастионом защиты от насильственной халкидонизмации в Византии стала Александрийская Церковь. Посаженный имперской властью на кафедру Великих Афанасия и Кирилла марионеточный патриарх «святой» Протерий (451–457) вызвал неприязнь и возмущения верующего народа. За такую непокорность кесарь подверг александрийцев многим притеснениям, что в итоге вызвало бунты, и патриарх-ренегат был убит негодующими горожанами. С этого начинается чехарда по смене патриархов, антихалкидонита на халкидонита и наоборот, пока, в конце концов, империя, видя свое бессилие перед народом, не решила создать для себя в Александрии параллельную, то есть альтернативную халкидонитскую антикафедру.
Естественно, в «православной» истории оценка всех этих событий совсем иная, нежели в истории нехалкидонских Церквей. История халкидонитов вывернута наизнанку. Здесь ренегаты стали «героями веры», подхалимы «праведниками», тираны и властолюбцы «святыми», а еретики и разного рода перекатиполе, чья вера могла меняться в день по пять раз в зависимости от конъюнктуры, стали «православными». Соответственно, все, кто, стойко защищая веру святого Кирилла, оказывался по другую от них сторону, были вымазаны грязью и превращены карикатуру. Но главное, такая история позволяет халкидонитам верить, что древняя Александрийская Церковь вместе с другими патриархатами империи приняла Халкидон, а противники собора превратились в маргинальную секту евтихиан, распространившую свое жалкое и нелепое монофизитство по всему Востоку, вплоть до Армении.
Таким образом, на Халкидонском соборе с принятием диофизитства отвергалась не некая «новодельная ересь», но древняя александрийская святоотеческая христология, защищенная Великим Кириллом и освященная Третьим Вселенским собором. Естественно, признать происходящее в Халкидоне именно так идеологи и организаторы этого собора не могли, поскольку богословский авторитет Кирилла для большей части Востока был непререкаем, а значимость его Эфесского собора не обсуждаема. Тем боле, что этот собор был признан святым и Вселенским предыдущими папами, а этого отменить не мог даже Лев. Организаторы Халкидона вынуждены были представить дело таким образом, что вера Льва, якобы, совпадает с верой Кирилла. Кирилл был «почетно» поставлен в ровень со Львом, а все, чему он учил было объявлено «заблуждением Диоскора».
Поворот в церковной истории, когда вера Третьего Вселенского собора вдруг оказалась «монофизитской ересью», а осужденное на этом соборе диофизитство стало «православной истиной», начался со смерти поддерживавшего александрийцев и игнорирующего учительские и властные претензии папства императора Феодосия Второго. Новый император Маркиан (450–457), под непосредственным руководством своей несторианствующей жены Пульхерии, встал на сторону папы Льва, вознамерившись соборно узаконить диофизитство и даже реабилитировать сподвижников Нестория. В условиях развернувшихся репрессий со стороны фанатичной, жаждущей мести Пульхерии, многие епископы, даже из числа тех, что прежде были за Диоскора, в желании сохранить свою шкуру и место, резко переметнулись в лагерь папы Льва.
Привыкшая ходить на цыпочках перед царем придворная братия во главе с Константинопольским архиепископом Анатолием (449–458), которого после Второго Эфесского, на то время официально Четвертого Вселенского собора на место извергнутого Флавиана продвинул Диоскор, подписалась под папским томосом. Естественно, за ними последовали и представители Антиохийской Церкви, во главе со своим предводителем Максимом (451–456), также ставленником Диоскора. То, что вчерашние «миафизиты» резко перебежали в «диофизиты» свидетельствует только о том, что эти персонажи никогда не имели своих богословских представлений, но были конформистами, следовавшими политической конъюнктуре. Оправдывая же правило, что нет большего противника, чем ренегат, перебежчики стали главными проповедниками подписания томоса.
Поскольку в любом сообществе серой приспособленческой массы всегда большинство, перед папой Львом открылась перспектива насаждения своего учения в имперской Церкви без проведения собора. Это было даже предпочтительнее, поскольку папство считало собственное мнение более весомым, нежели решения любых соборов. Кроме этого, Лев понимал, что при проведении собора он может нарваться на резкое отвержение со стороны партии александрийцев и получить обвинение в восстановлении несторианства. Но на проведении собора настоял император, посчитавший, что мнение папы без соборного решения не будет принято на греческом Востоке всеми. Тем более это было нужно сделать, чтоб отнять звание Четвертого Вселенского у собора Диоскора, тем самым, окончательно его похоронив.
Потому первейшей задачей для Льва стала ликвидация руководства потенциальной оппозиции на предстоящем соборе. Это выразилось в том, что уже в Халкидоне, до начала обсуждений, по требованию папской делегации был осужден и низложен лидер кирилловцев Диоскор. Лев, по примеру своих предшественников даже не опустившийся до личного присутствия на «Вселенском» соборе, через демарш своих легатов, сумел изгнать из Халкидона в ссылку предстоятеля Александрийской Церкви. Этим он не только отомстил Диоскору как своему личному врагу, но и отчасти деморализовал и без того малочисленных на соборе оппонентов. Обезглавив александрийскую делегацию, Лев имел больше шансов навязать собору свое учение, особенно, если положительный для папы исход дела гарантировал сам император.
Несториане же чувствовали себя в Халкидоне вполне комфортно. Есть мнение, что лишь смерть Нестория не позволила ему прибыть на собор, получить оправдание и занять там почетное место. Зато почетными местами и вниманием в Халкидоне не были обделены его оправданные сподвижники, и речь, прежде всего, о главных противниках Великого Кирилла – Иве Эдесском и Феодорите Кирском, имевшим серьезное влияние на императрицу Пульхерию. При таком раскладе организаторы собора, не взирая на активные протесты кирилловцев, могли себе позволить демонстративно проигнорировать антинесторианские «Двенадцать анафематизмов» Кирилла, в которых и была защищена его, освященная Эфесским собором миафизитская христология. Но и при таких обстоятельствах собор зашел в тупик, поскольку александрийцы принимать диофизитство отказывались.
Чтобы еще уменьшить влияние кирилловцев, наиболее активных и принципиальных из них, по словам российского церковного историка Карташева, «правительство не без чувства облегчения отправляло… на казенный счет по домам, очищая тем атмосферу собора». Но, поскольку без решения в пользу требуемого папскими легатами признания «двух природ» из Халкидона никого не отпустили бы, оставшиеся кирилловцы, дабы прекратить эту затянувшуюся пытку, были вынуждены согласиться на принятие и даже на совместное составление соборного ороса. Вероятно, решиться на такой шаг им помогла и та мысль, что предшествующая история, в том числе и судьба предыдущего Второго Эфесского собора, показывала, что никакие, даже названные Вселенскими и утвержденные императорами соборы отнюдь не незыблемы и могут быть отвергнуты потом.
Финалом всего этого действа после оглашения халкидонского ороса стало то, что в присутствии прибывшего проконтролировать результат императора, раздались крики: «Все так веруем!» и «Это вера Кирилла!». Все, да не все... Поскольку Диоскор был извержен с кафедры, епископы александрийской делегации, пользуясь формальным поводом отсутствия у них предстоятеля, не подписались под решениями собора, и были отпущены под обязательство подписаться потом, как только они изберут себе нового главу. Те же кирилловцы, которые были из других регионов и такого повода не имея вынуждены были на месте подписаться под соборным оросом, отреклись от своих подписей, как только вырвались из Халкидона. По их призыву по всему Востоку поднялась волна противодействия насаждению халкидонизма, и на многих поместных соборах вера Льва была проклята.
Но империя не собиралась сдаваться, как не собиралась ей покоряться полнота Вселенской Церкви. Как и следовало того ожидать, главным бастионом защиты от насильственной халкидонизмации в Византии стала Александрийская Церковь. Посаженный имперской властью на кафедру Великих Афанасия и Кирилла марионеточный патриарх «святой» Протерий (451–457) вызвал неприязнь и возмущения верующего народа. За такую непокорность кесарь подверг александрийцев многим притеснениям, что в итоге вызвало бунты, и патриарх-ренегат был убит негодующими горожанами. С этого начинается чехарда по смене патриархов, антихалкидонита на халкидонита и наоборот, пока, в конце концов, империя, видя свое бессилие перед народом, не решила создать для себя в Александрии параллельную, то есть альтернативную халкидонитскую антикафедру.
Естественно, в «православной» истории оценка всех этих событий совсем иная, нежели в истории нехалкидонских Церквей. История халкидонитов вывернута наизнанку. Здесь ренегаты стали «героями веры», подхалимы «праведниками», тираны и властолюбцы «святыми», а еретики и разного рода перекатиполе, чья вера могла меняться в день по пять раз в зависимости от конъюнктуры, стали «православными». Соответственно, все, кто, стойко защищая веру святого Кирилла, оказывался по другую от них сторону, были вымазаны грязью и превращены карикатуру. Но главное, такая история позволяет халкидонитам верить, что древняя Александрийская Церковь вместе с другими патриархатами империи приняла Халкидон, а противники собора превратились в маргинальную секту евтихиан, распространившую свое жалкое и нелепое монофизитство по всему Востоку, вплоть до Армении.
