«ПРАВОСЛАВНЫЕ» МИФЫ ОБ АРМЯНСКОЙ ЦЕРКВИ
IV-14
IV-14
МИФ О МОНОФЕЛИТСТВЕ
Тщетные надежды на Афанасия
Притом что в греко-халкидонизме широко распространен неофициальный культ отцепоклонничества, по которому отцы Церкви непогрешимы и каждое их слово нужно принимать как не обсуждаемую истину, официальное «православное» богословие не поддерживает таких представлений. Серьезные богословы знают, что практически у всех отцов есть неточные выражения, ошибочные утверждения и даже учения, которые Церковью категорически отвергаются. Дабы не вешать на своих святых ереси, все это называется «частным мнением богослова» или «теологуменом», которое «не ересь, но верить в это не нужно». Рекордсменом в этом деле можно считать Григория Нисского, известного не только учением о капле уксуса растворенной в море и рядом иных доктринальных проколов, но и так называемым «апокатастасисом» – учением о всеобщем спасении. Естественно, таких же представлений о том, что дошло до нас от святых отцов придерживаются и нехалкидониты.
Древневосточные Православные Церкви, в том числе и Армянская Апостольская Церковь, всегда почитали Афанасия Александрийского одним из основоположников своего богословия, но при этом понимали, что у него, как и у любого из отцов могут быть и есть не выверенные высказывания и очевидные ошибки в утверждениях. Поэтому, когда халкидониты-максимиты, перерыв горы святоотеческих трудов, нашли приписываемую святому Афанасию единственную цитату с упоминанием «двух воль» и стали ею размахивать как доказательством своей правоты, защитники учения о Христовой единой воле категорично отвергли их претензии. При всем уважении к Афанасию и даже не подозревая о подложности приписываемого ему трактата, высказывание о двух природных волях не могло быть принято нехалкидонитами как отражающее православное учение. Вот слова антимаксимита Фемистия, которые сохранились и стали широко известными благодаря записи в деяниях так называемого «Шестого Вселенского» собора:
«хотя священный Афанасий и говорит, что два воления обнаружил Христос во время страдания, однако из-за этого мы не допускаем, что во Христе два хотения и притом взаимно враждебные, как вы заключаете, но благочестиво будем признавать в одном Еммануиле одно воление, проявлявшееся иногда по-человечески и иногда, как прилично Богу».
Понятно, что максимиты в таком ответе видят отказ «монофизитов» следовать святоотеческому учению. Но этим они лишь выставляют напоказ собственные непоследовательность и лицемерие. Апологеты диофелитства могут строить из себя больших отцепоклонников, чем являются ими на самом деле, но обвинения в адрес нехалкидонитов в неследовании отцам нелепы уже потому, что сами они принимают из Афанасия и других отцов только то, что им подходит, игнорируя все остальное, что не соответствует их «православию». Примеров этому не счесть, но наиболее наглядный – отказ халкидонитов от исповедания христологии «миа физис», которое утверждается не только мнением Афанасия Великого, но и принципом согласия отцов. То есть, то, о чем писали Афанасий, Кирилл и многие другие отцы демонстративно игнорируется как не существующее, зато одна, независимо от реального авторства сомнительная по содержанию цитата выдается за «учение святых отцов».
Но даже если пренебречь согласием отцов, если допустить возможность построения грандиозных доктрин на единственной цитате, даже если согласиться с адептами культа отцепоклонников и признать древних святых богословов непогрешимыми, то и тогда невозможно согласиться с тем, что гипотетический Афанасий подтверждает правоту максимизма. Главная проблема «православных» в том, что написанное им не совпадает по смыслу с учением Максима Исповедника. Макимиты ухватились за слова «две воли», и делают вид, что не видят не только доктринальных проблем в том толковании Гефсиманского борения, но и разницы между тем, что сказал один и чему учил другой. В учении Максима «природная воля» – это стремление к божественному благу без каких-либо личностных колебаний, цели, изменение которой есть грех. У Псевдоафанасия же под «присущей плоти» человеческой волей мы видим проявление естественного рефлекса на ожидаемые страдания и смерть, превозмочь который Христу было необходимо, дабы исполнить волю Отца.
Конечно, апологеты максимизма могут слукавить и, пользуясь мутностью и бессистемностью писаний Максима Исповедника скажут, что безусловные рефлексы и инстинкты – это «природные воли». Но все это пустое сотрясание воздуха. Как уже говорилось в самом начале разоблачения мифа о «монофелитстве», если бы максимиты под «природными волями» действительно подразумевали природные потребности, рефлексы и инстинкты, то все их заблуждение свелось бы лишь к некорректному использованию слова «воля», а нехалкидониты оказались бы такими же «диофелитами». Нехалкидониты не отрицают во Христе того, что по природе заложено в человеке. Тот же защищающий от гибели инстинкт самосохранения заложен Творцом в природу каждого живого существа. Но в том и недоразумение максимитов, что в своем учении о «волях» они говорят о другом, и только за неимением ничего лучшего эксплуатируют не относящиеся к их учению слова того, кого древние принимали за Афанасия Великого.
Понятно, что «православная» апологетика закрывает глаза на такие нестыковки, но это лишь доказывает несостоятельность теорий, которые обосновываются столь сомнительными способами. Обманывать самих себя можно сколько угодно, но с этим не выйдешь в межконфессиональную полемику. Не всегда оппоненты не знают, чему Максим учит, а потому ненароком могут спросить, поставив «православных» в тупик: «Так что же такое эти ваши "природные воли"? Вы говорите о рефлексах и инстинктах, что сохраняется в падшем человеке? Или все же говорите о стремлении природы к божественному благу, от чего отступился падший человек?». Впрочем, не важно, как они будут выходить из положения. Сама попытка максимитов ухватиться за не совпадающий по содержанию с их учением случай упоминания «двух воль», указывает на их неспособность самим в себе определиться с тем, во что они верят.
Пожалуй, единственное, в чем мнимый Афанасий един с Максимом Исповедником, так это в некорректном использовании слова «воля». Хотя автор трактата «О явлении во плоти Бога Слова» говорил не о том, чему впоследствии стал учить создатель диофелитства, он тоже называет «волей» то, что волей не является. Природная реакция в человеке – это никакая не воля. Тем более воля не есть субъект действия, отказываясь от чего-то или соглашаясь. Отказывается или соглашается личность, а согласие или отказ личности и есть воля. Воля – это то, как человек в своем свободном решении поступит, либо в согласии с понуждающей природной установкой, либо вопреки ей. Если бы Христос, следуя инстинкту самосохранения, отказался идти на Жертву, то именно в этом отказе была бы Его воля. Но коль Он все же превозмог природное противление и пожертвовал Собой, то именно такова была Его воля. В согласии на Жертву воля воплощенного Сына стала единой с волей Отца.
То, что тот, кто воспринимался древними как Афанасий Великий назвал инстинкт самосохранения «волей» и привело его к доктринальной ошибке, сделавшей Христа отказником, из-за чего «две воли» в Нем вошли в противоречие. Впрочем, этой своей ошибкой он, сам того не подразумевая, подтверждает тот факт, что две воли всегда друг другу противны. Потому их и две, что они разные. Если бы «Афанасию» не нужно было бы противопоставлять во Христе человечество божеству, то ему не было бы и повода говорить о двух волях. В обсуждаемой цитате с «двумя волями» наблюдается очевидная терминологическая ошибка, приведшая автора к общему ошибочному же построению толкования Гефсиманского борения. Максим же не ошибался с выбором слов. Он сознательно устроил терминологическую революцию ради им же придуманной доктрины, подменив подлинное значение слова «воля» кудрявым словоблудием. Поэтому его еретизм гораздо страшнее наивных утверждений анонимного двойника Афанасия.
Но и это еще не все! К величайшему прискорбию надеющихся на Афанасия максимитов нам известно подлинное мнение Великого отца по обсуждаемой теме. В своем четвертом послании к епископу Серапиону «О Святом Духе» он утверждает единство воли Христа:
«Посему-то Господь, будучи Богом и соделавшись человеком, как Бог воскрешал мертвых и, исцеляя всех словом, претворил воду в вино (ибо дела эти были не человеческие), а как носящий на Себе тело, жаждал, утруждался и пострадал (ибо это не свойственно было Божеству), как Бог, сказал: Я в Отце и Отец во Мне, а как носящий на Себе тело, обличал иудеев: что ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Отца? Совершаемо же было это не раздельно по качеству творимого, так чтобы в ином обнаруживалось действие тела без Божества, а в ином действие Божества без тела, напротив того, совершаемо было это соединенно, и един был благодатью Своею чудно творящий это Господь. По-человечески Он плюнул, и плюновение было божественно, потому что плюновением даровал зрение очам слепого от рождения. И когда хотел показать, что Он — Бог, выражая это человеческим языком, сказал: Я и Отец — одно. Исцелял единой волей и, простерши человеческую руку, воздвиг Петрову тещу, горячкой сжигаемую, и воскресил из мертвых умершую уже дочь архисинагога».
И уж если мы показали мнение Афанасия Великого о единстве воли Христа при воскрешении дочери начальника синагоги, то как не показать и мнение Великого Кирилла о единстве Христова действия в том же самом случае? Вот что пишет Александрийский святитель в своем «Толковании на Иоанна»:
«Вот почему и при воскресении мертвых Спаситель оказывается действующим не словом только и не одними Божественными велениями, но присоединял к этому как сотрудника некоего и Свою святую плоть, дабы показать ее могущею животворить и как уже бывшую едино с Ним, ибо это было действительно Его собственное, а не другого кого, тело. Так, когда Он воскрешал дочь начальника синагоги, говоря: Дитя, встань! — Он взял ее за руку, как написано. Животворя как Бог всемощным велением, животворя также и чрез прикосновение Святой Плоти, Он в том и другом отношении являет единое сродное действие».
Разве это не консенсус отцов?!
Но и это еще не все! К величайшему прискорбию надеющихся на Афанасия максимитов нам известно подлинное мнение Великого отца по обсуждаемой теме. В своем четвертом послании к епископу Серапиону «О Святом Духе» он утверждает единство воли Христа:
«Посему-то Господь, будучи Богом и соделавшись человеком, как Бог воскрешал мертвых и, исцеляя всех словом, претворил воду в вино (ибо дела эти были не человеческие), а как носящий на Себе тело, жаждал, утруждался и пострадал (ибо это не свойственно было Божеству), как Бог, сказал: Я в Отце и Отец во Мне, а как носящий на Себе тело, обличал иудеев: что ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Отца? Совершаемо же было это не раздельно по качеству творимого, так чтобы в ином обнаруживалось действие тела без Божества, а в ином действие Божества без тела, напротив того, совершаемо было это соединенно, и един был благодатью Своею чудно творящий это Господь. По-человечески Он плюнул, и плюновение было божественно, потому что плюновением даровал зрение очам слепого от рождения. И когда хотел показать, что Он — Бог, выражая это человеческим языком, сказал: Я и Отец — одно. Исцелял единой волей и, простерши человеческую руку, воздвиг Петрову тещу, горячкой сжигаемую, и воскресил из мертвых умершую уже дочь архисинагога».
И уж если мы показали мнение Афанасия Великого о единстве воли Христа при воскрешении дочери начальника синагоги, то как не показать и мнение Великого Кирилла о единстве Христова действия в том же самом случае? Вот что пишет Александрийский святитель в своем «Толковании на Иоанна»:
«Вот почему и при воскресении мертвых Спаситель оказывается действующим не словом только и не одними Божественными велениями, но присоединял к этому как сотрудника некоего и Свою святую плоть, дабы показать ее могущею животворить и как уже бывшую едино с Ним, ибо это было действительно Его собственное, а не другого кого, тело. Так, когда Он воскрешал дочь начальника синагоги, говоря: Дитя, встань! — Он взял ее за руку, как написано. Животворя как Бог всемощным велением, животворя также и чрез прикосновение Святой Плоти, Он в том и другом отношении являет единое сродное действие».
Разве это не консенсус отцов?!
