«ПРАВОСЛАВНЫЕ» МИФЫ ОБ АРМЯНСКОЙ ЦЕРКВИ
II-23
II-23
МИФ О МОНОФИЗИТСТВЕ АРМЯН
Иоанн Дамаскин и разномыслие в греко-халкидонизме
Что бы ни говорили современные апологеты халкидонизма об истинности и выверенности своего богословия, это синкретическое учение изначально несет в себе разномыслие его теоретиков и непреодолимые внутренние противоречия. Во все века богословы греко-византийской конфессии вынуждены были хотя бы пытаться подправить свое, по определению не исправимое учение, привнести в него некое подобие единомыслия, добавить содержательности и избавить от противоречий. Кроме этого, всегда оставалась потребность привести халкидонизм в хоть какое-то соответствие с дохалкидонской верой и здравым смыслом. Наиболее знаменитым из тех, кто посвятил себя этому делу, стал Иоанн Дамаскин (+753), прославившийся в греко-халкидонизме как святой и величайший систематизатор православного учения.
Урожденный Мансур ибн Серджун Ат-Таглиби, более известный нам как преподобный Иоанн Дамаскин, принадлежал к элите сирийского общества. Его дед и отец еще при Византии служили имперскими чиновниками высшего ранга, что и предопределило привязанность Мансура ко всему, что связано с греческой империей и ее официальной религией. Хотя сам он жил уже после арабского завоевания Сирии, и служил при дворе самого халифа Абд ал-Малика ибн Марвана, Дамаскин остался преданным византийской имперской форме церковности. И все же он был сирийцем, и по крови, и по складу ума. Жизнь среди народа, где миафизитская христологическая традиция была доминирующей, не могла не внести свои коррективы в его богословские представления.
Не взирая на свою «православную» неприязнь к нехалкидонитам, преподобный Иоанн осознавал проблемы халкидонизма. Нещадно критикуя «монофизитов», принижая уровень их богословской аргументации, он, тем не менее, сам разделял основные миафизитские воззрения. Дамаскин, в отличие от своих предшественников в роли «главного, кто понимает православие», не просто отделял Кирилла Александрийского от настоящих сторонников его учения, почитая святого Кирилла величайшим православным богословом, а хранящих Кирилову веру низводя в еретики-монофизиты. Он порою искренне стремился адаптировать в халкидонизме важнейшие утверждения александрийской богословской школы, желая избавить хотя бы византийский халкидонизм от заложенных еще папой Львом откровенно несторианских представлений.
Помимо криптонесторианства Дамаскин видел в халкидонизме и проблему криптоаполлинаризма. Придуманное оригенистом Леонтием Византийским учение о «воипостазировании безыпостасной человеческой природы» представляло Христа как чисто божественную ипостась, и едва ли не прямым текстом указывало на то, что Христос не является реальным человеком. Решая данную конкретную проблему, преподобный Иоанн Дамаскин попытался привить своим единоверцам новую для них мысль о человечестве ипостаси Христа. И сделал он это фактически в тех же словах, в которых об этом говорят миафизиты. Это если не считать его диофизитской, подстраховывающей оговорки про познание «в двух естествах», дабы никто его самого не обвинил в «монофизитстве»:
«Ипостась Бога Слова до воплощения была проста, несложна, бестелесна и несозданна. Воплотившись же, Она стала ипостасью и для плоти и сделалась сложной из Божества, которое всегда имела, и из плоти, которую приняла, и носит (потому) свойства двух естеств, будучи познаваема в двух естествах. Таким образом, одна и та же единая ипостась несоздана по Божеству и сотворена по человечеству, видима и невидима. Иначе мы – принуждены или разделять единого Христа, признавая две ипостаси, или же отрицать различие естеств и вводить превращение и слияние».
Стоявшая перед ранними халкидонитами проблема невозможности существования единой ипостаси Бога и человека, при их отказе от признания природного единства, Дамаскина уже не волновала. Конфессиональное разделение уже произошло, и в Византийской Церкви не было внутренней богословской оппозиции, которая бы постоянно тыкала в доктринальные проколы халкидонизма. Данная проблема для «православных» уже была погребена под толстым слоем вековой пыли, а опускаться до того, чтоб всерьез воспринимать критику внешних «еретиков» никто не собирался. Поэтому Дамаскин мог спокойно рассуждать о единой сложной божественно-человеческой, нетварно-тварной ипостаси, не будучи обязанным в этом ипостасном единстве видеть единство природное. Ему оставалось только объяснить, как нужно «правильно» понимать Кирилла с его «единой природой».
Само собой, «святой» Иоанн объяснил всем «еретикам», почему они «неправильно» понимают Кирилла, и об этом объяснении будет еще отдельный разговор. Здесь же важно отметить то, что не только Кирилл со своей миафизитской формулой создавал проблемы Дамаскину. Проблемы у него были буквально со всеми, кто почитается отцами в халкидонизме. Как и в случае с Кириллом Дамаскин не мог отвергать самих отцов, какую бы ересь они, по его мнению, не несли. Он мог лишь подменять смыл сказанного ими, выдавая собственное мнение за аутентичное учение тех отцов. Поэтому, пытаясь выхолостить из халкидонизма криптонесторианство, преподобный Иоанн продолжал считать православными отцами несторианствующих основоположников халкидонизма. С тем же успехом или не успехом Дамаскин пытался избавить свою версию «православия» от Леонтьева криптоаполллинаризма.
Вот эта деятельность Иоанна Дамаскина и воспринимается в греко-византийской конфессии как систематизация всего богословского наследия, что дошло до него со времен самых ранних отцов Церкви. Составленное им «Точное изложение православной веры» стало для греко-халкидонитов главным пособием по богословию и богословской терминологии. В этой книге собрано и прокомментировано все, что могло быть названо «православной верой» или «верой отцов». Поскольку же православными отцами в греко-халкидонизме почитаются богословы даже с диаметрально противоположными воззрениями, то Дамаскину пришлось не мало потрудиться, чтоб суметь привести греко-халкидонитское учение к некоему, хотя бы видимому порядку.
И все же в целом старания Дамаскина хоть как-то исправить халкидонитское богословие и избавить его от разномыслия древних авторитетов не могли иметь общего положительного результата. В своем благом намерении преподобный Иоанн не учел одного важного момента – он не мог отменить оригинальных трудов комментируемых им богословов, дабы все читали только его. Как не пытался Дамаскин привести греко-халкидонизм к единомыслию и избавить его от реальных еретических крайностей, разномыслие и ереси остались. По этой причине и поныне в РПЦ не прекращаются споры практически обо всех их «православных догматах». Одни комментаторы выясняя «что есть истина», ссылаются на одних отцов, другие на других, и каждый именно себя считает «правильно понимающим». Домаскин скорее добавил проблем с разномыслием, поскольку после него нет единства мнений и о том, как же теперь правильно думать об ипостаси Христа – как о только божественной, или как о человеческой тоже?
Но даже из разномыслия своих отцов любители халкидонитского богословия научились извлекать пользу. Во-первых, отсутствие четкого и однозначного мнения о том или ином пункте учения является стержнем псевдофилософской софистики, на которой зиждутся греко-халкидонитские богословие и апологетика. Во-вторых, отсутствие единства мнений среди основоположников и теоретиков халкидонизма полемисты этой конфессии могут использовать и для защиты от критики. На всякое замечание или утверждение их оппонентов о сомнительности или еретичности той или иной халкидонитской доктрины, они имеют возможность уверенно заявить, что все это неправда, предоставив как доказательство этому всегда существующее альтернативное мнение вполне авторитетного богослова.
Урожденный Мансур ибн Серджун Ат-Таглиби, более известный нам как преподобный Иоанн Дамаскин, принадлежал к элите сирийского общества. Его дед и отец еще при Византии служили имперскими чиновниками высшего ранга, что и предопределило привязанность Мансура ко всему, что связано с греческой империей и ее официальной религией. Хотя сам он жил уже после арабского завоевания Сирии, и служил при дворе самого халифа Абд ал-Малика ибн Марвана, Дамаскин остался преданным византийской имперской форме церковности. И все же он был сирийцем, и по крови, и по складу ума. Жизнь среди народа, где миафизитская христологическая традиция была доминирующей, не могла не внести свои коррективы в его богословские представления.
Не взирая на свою «православную» неприязнь к нехалкидонитам, преподобный Иоанн осознавал проблемы халкидонизма. Нещадно критикуя «монофизитов», принижая уровень их богословской аргументации, он, тем не менее, сам разделял основные миафизитские воззрения. Дамаскин, в отличие от своих предшественников в роли «главного, кто понимает православие», не просто отделял Кирилла Александрийского от настоящих сторонников его учения, почитая святого Кирилла величайшим православным богословом, а хранящих Кирилову веру низводя в еретики-монофизиты. Он порою искренне стремился адаптировать в халкидонизме важнейшие утверждения александрийской богословской школы, желая избавить хотя бы византийский халкидонизм от заложенных еще папой Львом откровенно несторианских представлений.
Помимо криптонесторианства Дамаскин видел в халкидонизме и проблему криптоаполлинаризма. Придуманное оригенистом Леонтием Византийским учение о «воипостазировании безыпостасной человеческой природы» представляло Христа как чисто божественную ипостась, и едва ли не прямым текстом указывало на то, что Христос не является реальным человеком. Решая данную конкретную проблему, преподобный Иоанн Дамаскин попытался привить своим единоверцам новую для них мысль о человечестве ипостаси Христа. И сделал он это фактически в тех же словах, в которых об этом говорят миафизиты. Это если не считать его диофизитской, подстраховывающей оговорки про познание «в двух естествах», дабы никто его самого не обвинил в «монофизитстве»:
«Ипостась Бога Слова до воплощения была проста, несложна, бестелесна и несозданна. Воплотившись же, Она стала ипостасью и для плоти и сделалась сложной из Божества, которое всегда имела, и из плоти, которую приняла, и носит (потому) свойства двух естеств, будучи познаваема в двух естествах. Таким образом, одна и та же единая ипостась несоздана по Божеству и сотворена по человечеству, видима и невидима. Иначе мы – принуждены или разделять единого Христа, признавая две ипостаси, или же отрицать различие естеств и вводить превращение и слияние».
Стоявшая перед ранними халкидонитами проблема невозможности существования единой ипостаси Бога и человека, при их отказе от признания природного единства, Дамаскина уже не волновала. Конфессиональное разделение уже произошло, и в Византийской Церкви не было внутренней богословской оппозиции, которая бы постоянно тыкала в доктринальные проколы халкидонизма. Данная проблема для «православных» уже была погребена под толстым слоем вековой пыли, а опускаться до того, чтоб всерьез воспринимать критику внешних «еретиков» никто не собирался. Поэтому Дамаскин мог спокойно рассуждать о единой сложной божественно-человеческой, нетварно-тварной ипостаси, не будучи обязанным в этом ипостасном единстве видеть единство природное. Ему оставалось только объяснить, как нужно «правильно» понимать Кирилла с его «единой природой».
Само собой, «святой» Иоанн объяснил всем «еретикам», почему они «неправильно» понимают Кирилла, и об этом объяснении будет еще отдельный разговор. Здесь же важно отметить то, что не только Кирилл со своей миафизитской формулой создавал проблемы Дамаскину. Проблемы у него были буквально со всеми, кто почитается отцами в халкидонизме. Как и в случае с Кириллом Дамаскин не мог отвергать самих отцов, какую бы ересь они, по его мнению, не несли. Он мог лишь подменять смыл сказанного ими, выдавая собственное мнение за аутентичное учение тех отцов. Поэтому, пытаясь выхолостить из халкидонизма криптонесторианство, преподобный Иоанн продолжал считать православными отцами несторианствующих основоположников халкидонизма. С тем же успехом или не успехом Дамаскин пытался избавить свою версию «православия» от Леонтьева криптоаполллинаризма.
Вот эта деятельность Иоанна Дамаскина и воспринимается в греко-византийской конфессии как систематизация всего богословского наследия, что дошло до него со времен самых ранних отцов Церкви. Составленное им «Точное изложение православной веры» стало для греко-халкидонитов главным пособием по богословию и богословской терминологии. В этой книге собрано и прокомментировано все, что могло быть названо «православной верой» или «верой отцов». Поскольку же православными отцами в греко-халкидонизме почитаются богословы даже с диаметрально противоположными воззрениями, то Дамаскину пришлось не мало потрудиться, чтоб суметь привести греко-халкидонитское учение к некоему, хотя бы видимому порядку.
И все же в целом старания Дамаскина хоть как-то исправить халкидонитское богословие и избавить его от разномыслия древних авторитетов не могли иметь общего положительного результата. В своем благом намерении преподобный Иоанн не учел одного важного момента – он не мог отменить оригинальных трудов комментируемых им богословов, дабы все читали только его. Как не пытался Дамаскин привести греко-халкидонизм к единомыслию и избавить его от реальных еретических крайностей, разномыслие и ереси остались. По этой причине и поныне в РПЦ не прекращаются споры практически обо всех их «православных догматах». Одни комментаторы выясняя «что есть истина», ссылаются на одних отцов, другие на других, и каждый именно себя считает «правильно понимающим». Домаскин скорее добавил проблем с разномыслием, поскольку после него нет единства мнений и о том, как же теперь правильно думать об ипостаси Христа – как о только божественной, или как о человеческой тоже?
Но даже из разномыслия своих отцов любители халкидонитского богословия научились извлекать пользу. Во-первых, отсутствие четкого и однозначного мнения о том или ином пункте учения является стержнем псевдофилософской софистики, на которой зиждутся греко-халкидонитские богословие и апологетика. Во-вторых, отсутствие единства мнений среди основоположников и теоретиков халкидонизма полемисты этой конфессии могут использовать и для защиты от критики. На всякое замечание или утверждение их оппонентов о сомнительности или еретичности той или иной халкидонитской доктрины, они имеют возможность уверенно заявить, что все это неправда, предоставив как доказательство этому всегда существующее альтернативное мнение вполне авторитетного богослова.
